Самолеты на земле — самолеты в небе (Повести и рассказы) - Александр Русов

В мечтах даже в большей степени, чем в повседневной жизни, коловертец и каминчанин проявляют себя. Ведь каково живется, таково и спится. Мечты дают человеку то, что он, как ему кажется, хочет иметь, но не имеет в жизни. Поэтому каминчанин в мечтах увеличивает свой аппетит до чревоугодия героев пантагрюэльской хроники, а коловертец в своем аскетизме превосходит знаменитого идальго. В самом деле, мечты — это тот же сон. Все в них преувеличено: желания, страхи, надежды, и реальное на каждом шагу соседствует с фантастическим.

Два диалектически противоположных типа характера, о которых идет речь, не представляют собой нечто застывшее и неизменное. Они находятся в постоянном движении и взаимодействии, подобно электронным облакам химической связи. Ведь оторванные от земли коловертцы и приплюснутые к земле, точно камбалы к морскому дну, каминчане, работающие с соисполнителями по форме номер пять, — это крайности, между которыми находится обыкновенный житель Каминска, считающий, что человек может быть счастлив лишь тогда, когда имеет возможность быть полезным и зарабатывать деньги любимым трудом.

Поскольку сами жители Каминска пока полностью не отказались от производственно-территориального деления и по-прежнему спрашивают друг друга: «Ты куда?» — «К каминчанам». — «А ты?» — «К коловертцам», — вернемся к первоначальным значениям этих понятий. Это необходимо сделать, дабы не впасть в наиболее опасное искушение: придать делению черты всеобщности. Ведь мы поставили перед собой задачу рассказать лишь о жителях Каминска, только о них.

Заметим, что доблесть и слава коловертца и каминчанина — это разные доблесть и слава. Если отличившийся каминчанин — всегда хороший и даже лучший работник, человек, уважаемый не только в институте Крюкова, но и за его пределами, то пользующийся уважением руководства ученый-коловертец не всегда является тем специалистом, который превосходит своих коллег талантом, умом, трудолюбием и оригинальностью разрабатываемой тематики. Как правило, слава химика, заставившего летать то, что должно летать, не совпадает с его известностью и признанием среди коллег за пределами крепости. То, что порой ее обитателям кажется необыкновенным, новым и замечательным, жители академического Олимпа могут воспринять как нечто вполне заурядное, принципиально давно известное, но ранее не примененное в данной области — и только. Наоборот, какая-нибудь работа, в которой мало заинтересован институт Крюкова, бывает иногда воспринята за его пределами как нечто выдающееся и единственное в своем роде, то, что достойно остаться в истории науки.

Коловертец, пользующийся авторитетом в Каминске, — это только удачливый коловертец. Конечно, всякий живущий и работающий в институте Крюкова страстно желает, чтобы его труд увенчался практическим успехом. Когда каминчанин говорит о работе коловертца: это плохо, и сам коловертец видит, что плохо, — значит, и в самом деле неважная получилась работа. Но если каминчанин непонимающе-равнодушно пожимает плечами, то это еще ничего не значит. Но вот коловертцу удается так высветить невидимое, такую подробную карту местности составить, что каминчанин пройдет по ней с закрытыми глазами и не споткнется. Тогда все скажут, что это хорошо: и каминчане, и коловертцы, и академики-олимпийцы, и журналисты, и просто неученые граждане скажут, что это хорошо.

Такое, впрочем, случается, когда из ста возможных очков коловертец выбивает все сто, когда на все три купленных билета спортлото он выигрывает максимально возможную сумму. Но это редкий, можно даже сказать, исключительный случай.

Коловертец мог бы покинуть Каминск ради блеска и славы Академии, где живут его высокородные братья по профессии. Он часто думает о них и о том, что его коловертческая вера является там официальной.

Коловертец говорит: все-таки я уйду отсюда — и не уходит.

Каминск — его маленькая родина, часть большой, любимой им Родины, и он не может покинуть ее, не испытав тягостных сомнений. «Ведь они только потому летают, — говорит коловертец в трудные для него минуты искушения, обращая лицо к небу, — что я здесь. Не только я, но все мы, коловертцы. Я уйду, другие уйдут — что станет с тем, что должно летать? Опустеет небо. Ну полетают еще несколько лет, а потом? Если каминчанин не видит дальше своего носа, если он по недомыслию своему говорит: пусть в академиях чистой наукой занимаются, а у нас делом заниматься надо, — разве небо в этом виновато? Ведь Академию ближнее небо не слишком должно интересовать. У нее свои проблемы: «Почему черное черно, а белое бело?», «Растут ли маргаритки на Марсе?» и прочие наиболее общие проблемы, которые ничуть не хуже и не лучше наших, но только совсем другие».

Коловертец хорошо понимает, что вместе с правом на жительство он получает не только хлеб, но и как бы ключи от ворот крепости — ответственность за ее судьбу. Это чувство и понимание, укрепляющиеся с годами по мере накопления жизненного опыта, лет, отданных любимому делу, без которого немыслима человеческая личность, сродни творчеству. Ибо всякое истинное чувство — к женщине, детям, своей земле, всякая настоящая любовь — это творчество. Здесь опыт, и мастерство, и затраченные усилия значат не меньше, чем первоначальное отрочески-безотчетное чувство. А всякое творчество — в науке, искусстве, любви — требует призвания. Вот почему коловертец особенно остро ощущает свою ответственность перед родиной. «Это моя крепость, — восклицает коловертец, — мое небо, мои самолеты! И пусть проглотит свой язык тот, кто осмелится утверждать, что я лишний и бесполезный человек в институте. Без меня не летало бы то, что должно летать, а если бы летало, то совсем не так, как летает сегодня».

Г. А. Балавадзе от

С. В. Голованова

«Привет, старина!

Уж сколько лет прошло, как кончили мы институт и рассеялись по белу свету. Ты, говорят, стал большим человеком. Что до меня, то, оттрубив в Академии почти десять лет старшим лаборантом, я сподобился наконец повышения и являюсь теперь — смешно сказать! — младшим научным сотрудником. Одно утешение: таких нас в Академии много, едва ли не большинство.

Дело не в том, что все мы тупицы или не способные к научной работе люди. Если помнишь, я получил диплом с отличием и был распределен так, как едва ли не каждый из нас мечтал. Во всяком случае, многие мне завидовали.

Моя жена утверждает, что я ошибся в выборе, что мне не повезло, поскольку находиться многие годы на девятых и десятых ролях не слишком приятно.

Тем не менее я и сейчас считаю, что проблемы, которыми занимался все эти годы и которые, возможно, тебе известны как специалисту по опубликованным статьям, увлекательны и интересны, но одному, без помощников, трудно сделать что-либо существенное.

Лаборантов забирают себе доктора, аспирантов — доктора и академики, а нашему брату кандидату даже лабораторную посуду приходится мыть самому.

Приведу одну только цифру: из двадцати с лишним сотрудников нашей лаборатории только двое не имеют ученых степеней.

Если и дальше дела будут идти так же, докторам наук станут предлагать должности лаборантов. Лаборатории ведь не резиновые, и число ставок ограничено. Академическому Олимпу, друг мой Гриша, грозит перенаселение, демографический взрыв. Любовь к нему и преданность — это, конечно, прекрасно. Но семья, Гриша, но дети, но наш возраст, далеко уже не юный…

Короче, обращаюсь к тебе с просьбой. Я много наслышан о Каминске и о райской вашей жизни. Рассказывают, что, имея прекрасные условия для работы, вы почти свободны в выборе тематики, что до сих пор считалось невероятным в прикладном институте.

Я долго думал и все-таки решил написать тебе, поскольку ты единственный, кого я знаю в институте Крюкова. Напиши мне, пожалуйста, не требуется ли вам квалифицированный биолог с большим стажем практической работы, и если да, то я тотчас готов перебраться в Каминск.

Повествуя о мечтах жителей Каминска, мы совсем упустили то обстоятельство, что мечты коловертцев и каминчан строго учитываются руководством крепости и Центра. Мечтам придается строгая форма отчетности в виде долгосрочных прогнозов, которые составляются в каждом отделении, отделе и лаборатории института Крюкова. Каминчане должны ответить, например, на вопросы: что должно летать через двадцать лет? Как должно летать? Каковы наиболее перспективные материалы будущего? Какие основные научные проблемы, стоящие перед отраслью, предстоит решить за это время?

Каминчанин думает: через двадцать лет моему сыну будет столько, сколько мне сейчас. Прогноз погоды, думает житель Каминска, — дело ответственное. Прогноз науки и техники — еще более ответственное дело. Земля, думает иной каминчанин, мало изменилась за последнюю тысячу лет. Если я скажу, что средняя температура июля в Каминске 2000 года составит двадцать градусов, я ошибусь не слишком сильно. Но если окажусь в роли доморощенного фантаста — это уже совсем другое дело. Мог ли предвидеть я двадцать лет назад все, что летает сегодня?